— Это гемма [140] . Красивой этрусской работы. Картинка говорит всё.

   — Но я должен посмотреть на неё.

   — Я уже передумал. Я пошёл к себе.

   — Погоди. Мне нужно выяснить, сколько ты хочешь за свою гемму.

   — Этруск сказал, картинка может мстить.

   — Неужели ты в это веришь?

   — Очень даже верю. Ну, я пошёл.

Однако Дивный Топор и не собирался уходить.

   — Сколько ты хочешь получить за картинку?

   — Потом Дивный Топор будет очень грустный.

   — Потом у тебя в руках будут деньги.

   — Если бы я знал... Почему ты живёшь в палатке один?

   — Мне так нужно.

   — Ты не воин. Кто ты?

   — Я из свиты Ганнибала, — ответил я. — Назови цену картинки. Я с радостью заплачу тебе.

   — Моя картинка — это великая тайна.

   — Я смогу её понять?

   — Навряд ли.

   — Зачем же она мне?

   — Я всё сказал.

   — Я хорошо заплачу, если ты покажешь мне картинку.

   — Мне нужно много денег.

   — Тогда давай я куплю её.

   — Когда стемнеет. Может быть.

Дивный Топор продолжал бубнить свою чушь. Дело кончилось тем, что я сижу здесь и жду его. Я бросил в Родан ветку. Её унесло течением. Теперь мне кажется, что я и без плывущих предметов вижу движение воды. Я попал туда, где я сижу, по поручению Ганнибала. Он хочет знать, почему кельты идут на смерть в порыве восторженного гнева. На мой взгляд, узнавать это ни к чему. Главное — кельты действительно отважны и не отступают даже в ближнем бою. Я хочу сказать, что большинство вопросов о причинах и следствиях вообще бессмысленно. Всё незыблемое связано с Демокритовым вихрем атомов. В этих случаях атомы решают всё. Благодаря им нашими устами завладевает Муза, а в руки к нам попадает Гомер. Ни одна строка «Илиады» не подлежит изменению — чего нельзя сказать об атеизме Исаака. Исаак рассуждает о несбыточном, а именно о мире, в котором все люди стали бы безбожниками. Вопрос чисто академический, ибо мир наш полон влияния и свидетельств религии, народ чтит божественную волю. Если же мир безбожен, весь свет всё равно будет кричать о том, что боги и их деяния существуют in extenso и in extremo [141] . Религиозная практика, по утверждению Исаака, сплошное шарлатанство, обряды не более чем обман, а храмы — воздушные замки. Однако доказать истинность своих слов он не может.

У Ганнибала нет сомнений по поводу храбрости кельтов. У меня же есть — по поводу самого Ганнибала. «Как он себя чувствует? Что движет им, когда он отдаёт свои распоряжения?» — то и дело спрашиваю я себя. И мои вопросы, и поиск ответов на них связаны с тем, что Ганнибал — человек дела. Вместе с ним мы постоянно находимся в череде событий. Каждый день Ганнибал предпринимает что-то новое. Так и должно быть. Ведь он вступил с миром (в лице Рима) в борьбу, самые сложные шаги которой не только не предприняты, но пока и не продуманы. В подобных случаях имеет смысл разобраться в мотивах, которыми руководствуются заинтересованные стороны. Ганнибал уже теперь размышляет над тактикой, которую следует применить при его (и нашем) первом крупном столкновении с римскими легионами на территории Италии. Ему до мельчайших подробностей известен состав легионов, и он знает, чем Рим обычно открывает сражение. Как Ганнибалу лучше всего ответить? Он понимает, что поначалу у него будет значительно меньше солдат. Ведь Рим опирается на постоянную армию; более того, в его распоряжении вся молодёжь Италии. Этих юношей необходимо лишь вымуштровать, и вскоре они будут пополнять легион за легионом. Ганнибалу же, дабы привлечь к себе союзников и через них добиться пополнения войска, нужно сразу нанести сильные удары, настолько сильные, чтобы они убедили всех: Рим не является непобедимым, его вполне можно сокрушить.

Как он себе мыслит роль кельтов? Я ничего точно не знаю. Тем не менее мне известно, что он хочет использовать их смелость перед лицом смерти. Его отряды должны успеть окружить римлян, чтобы на легионы можно было обрушиться с тыла и вообще со всех сторон. Для успешности этого манёвра Ганнибалу следует заманить тяжёлую римскую пехоту внутрь своего войска. Это значит, что противник должен сначала почуять успех и опьяниться близкой победой. Ганнибал хочет поставить кельтов впереди рати. Когда Рим предпримет свои бурные атаки, отражать их придётся кельтам. Кельты не бегут. Вместо того чтобы показать спину, они подаются назад. Таким образом противника завлекают всё глубже внутрь боевого порядка. Когда тот проник достаточно глубоко, Ганнибал поручает своим самым опытным и стойким фалангам косить врага. Одновременно легионеров должны обойти сначала конники с их стремительными налётами, а затем пикинеры и копейщики.

Рабу нужно знать своего господина, дабы заранее вычислить, когда на хребет посыплются удары. Эпику Йадамилку нужно знать своего господина, дабы правильно слагать свои песни. Мне кажется, боги оберегают Ганнибала от излишнего знания: Главнокомандующему необязательно знать столько, сколько Йадамилку. Пока что он отказывается признавать, что речь идёт об отвоевании в рамках Европы прежней Финикии. Узнай Ганнибал ещё и это, он, пожалуй, вовсе откажется от борьбы, ведь в таком случае война примет слишком большой размах. Так что до поры до времени Ганнибалу лучше и не загадывать столь далеко. Мало-помалу он вынужден будет брать на себя всё более серьёзные задачи. Мне же, эпику, должно быть известно всё. Я, королёк, прячущийся в перьях на макушке у Орла, не могу иметь такую же чистую совесть, как состязающийся в открытую Орёл. Во мне скрывается незаконная хитрость. Но что вынуждает меня ставить перед Ганнибалом столь грандиозные цели? Я считаю, что иначе ему не добиться окончательной победы. Посмотрим на Карфаген. Рим рассчитывал, что Карфаген вряд ли оправится от поражения и мира, заключённого на самых жёстких условиях. Однако что произошло? Благодаря настойчивости Баркидов Карфаген обрёл былое могущество. Такая же судьба может ожидать и Рим. На каких бы тяжёлых условиях ни заставить его заключить мир, Рим может со временем вновь набраться смелости и сил. Нет, нужна окончательная победа, нужно заново создать Европу. Вот о чём думает Йадамилк.

И тут до меня доносятся торопливые, шаги. Я вижу худенькую фигурку Дивного Топора, который, темнее ночи, пробегает мимо того места, где сижу я. Его длинные руки болтаются вдоль боков. Сделав несколько шагов у меня за спиной, он поворачивает назад и снова пролетает мимо. На этот раз он швыряет на землю что-то мягкое. Я не слышу звука падения, только вижу, как этот предмет по-вороньи трепещет крылами. Наклонившись в сторону, я ощупываю предмет. К моему удивлению, он оказывается тряпкой. Я не поднимаю её. Когда Дивный Топор в очередной раз проходит мимо, он не останавливается, однако сбавляет шаг. Он бросает что-то на кусок материи, и теперь до меня доносится глухой стук. Зато Дивного Топора более не слышно. Я ощупываю материю и, естественно, обнаруживаю круглую гемму. Мне не видно ни зги, но я провожу по поверхности геммы большим пальцем.

Я запихиваю гемму за пазуху и уже собираюсь встать на ноги, когда слышу сзади глубокий вздох. Это Дивный Топор. Поскольку я предпочёл бы избежать встречи с ним, то остаюсь сидеть на земле. До меня снова доходят тяжёлые вздохи. Ничего не предпринимая, я, однако, задумываюсь, что будет дальше. Через некоторое время Дивный Топор выходит вперёд. Подняв тряпку, он дважды резко, с хлопком встряхивает её, словно выбивая знамя или штандарт. Затем он кладёт материю на место и отходит. Вскоре я опять слышу глубокие вздохи. Наконец я соображаю, что следует положить на тряпку деньги. Прежде чем бросить монеты вниз, я позваниваю ими. Вот приходит Дивный Топор. Теперь он становится рядом со мной. Вероятно, он шарит ногой, потому что я вдруг слышу, как гремят друг о дружку мои монеты.

— Ага! — вырывается у него.

Он наклоняется. До меня доносится ещё одно «ага». Подобрав монеты и тряпку, Дивный Топор поспешно ретируется. Теперь уже я глубоко вздыхаю... и ухожу с берега Родана.