— Хватит, дорогой Йадамилк, не надо больше. Я просто не могу больше слушать. У меня слишком развито воображение.

   — Что ж тогда говорить о поэте? Например, обо мне. Какие, ты думаешь, ощущения всё это вызывает у меня?

   — Когда ты так возбуждён, тебе нужно быть рядом со своей избранницей или избранником. Ты ведь ещё и эпафродитос, то есть любезный Афродите! Можно ли представить себе что-либо более прекрасное, чудесное, совершенное? Ты хорош собой, очарователен, пленителен. Не сойти мне с этого места, если сие не так, хотя, конечно, не мне судить...

   — Хуже всего то, что я — фармакос. Тут важен исход дела. Да, у меня повышенная потенция. Но как ты думаешь, долго ли это будет продолжаться? Пока я не докажу свою способность к воспроизводству и не истощу себя до последней капли... то бишь до последнего ямба, дактиля или, скажем, гексаметра? Свершив своё, я буду «выжат». И тогда музы изничтожат меня. Они будут стегать мой «фаллос» agnus castus, то есть непорочным агнцем, или просто-напросто прутняком. А что мне запихнут в рот, чтобы превратить его в стариковскую пасть, не способную ни кусать, ни жалить? Ты сам знаешь что, Виолариум. Мне останутся и перец, которым умерщвляли плоть аскеты, и камни, которыми побивали весталок. А затем меня поведут сжигать на костре из лесных деревьев, меня, взращённое на культурной почве древо эпоса с его непревзойдённым ароматом... Прах мой будет высыпан в воду.

   — Почему ты всё время выбираешь самые страшные примеры, Йадамилк? В других местах придерживаются более мягких обычаев. Возьмём город, где жил Гесиод. Там хватают раба, а вовсе не поэта и тем более не великого поэта, хотя, конечно, его хлещут непорочным агнцем и выгоняют за городские стены, и конечно же толпа кричит: «Прочь, голод! Даёшь сытость и богатство!»

   — Я говорил образно, — шепчу я.

   — Ах, я совсем забыл. Вот видишь, моё воображение вечно заводит меня не туда.

   — Но мои образы правдивы! — возглашаю я.

   — Бедный поэт, — вздыхает Малум Пуни кум. — Я могу лишь снова и снова повторять эти слова. Бедный поэт!

Я закрываю глаза и наслаждаюсь своей болью, как обычно человек делает во время представления трагедии. Ещё я думаю: «Некоторые муки проще раскрывать перед наивностью и невинностью, как некоторым видам страсти лучше предаваться с хмельными женщинами или бессловесными животными».

   — А теперь расскажи про нашу финикийскую царевну Европу, — прошу я Замара. — Только ещё одно слово про то, что приходится терпеть поэту, — торопливо прибавляю я. — Платон вовсе изгоняет его из государства.

   — Платон? Кто такой Платон? — вырвалось у изрядно подвыпившего Малума Пуникума.

И всё же он сумел рассказать мне про Европу и её трёхцветного быка. Я слушаю точно зачарованный, хотя меня вновь охватывает сладостная боль, связанная с желанием стать великим эпическим творцом. Поэт бывает окружён непрестанно изменяющейся мистерией, таинственной атмосферой, в которой ослепительный свет странным образом чередуется то с сиянием утренней зари, то с кромешным мраком ночи.

   — Родоначальница европейцев была дочерью царя Агенора, — начинает свой рассказ Замар. — Агенор был правителем Тира, и семье этого монарха сопутствовало счастье и благоденствие, пока однажды Зевс не увидел сию прекрасную девушку, когда она собирала цветы на берегу моря. Тогда Зевс принял облик быка, дабы незаметно от своей ревнивой супруги приблизиться к вожделенной девице. Это был красавец бык с белоснежным лбом и рогами из драгоценных камней. Дыхание его благоухало шафраном. Восхищённая Европа принялась осторожно играть с ним. Обнаружив, что бык совершенно безобиден, она осмелела и украсила его цветочными гирляндами. Затем Европа села на быка верхом. Он игриво побегал с ней по лугам и вдоль кромки моря. Их видели стиравшие женщины, которые пришли в восторг от этого великолепного зрелища. Внезапно бык свернул в воду и поплыл в открытое море. Женщины замерли на месте. Когда бык с Европой на спине скрылся из виду, они помчались к царю и поведали ему об увиденном.

   — Продолжай, Замар. Это ведь не конец!

   — Я только сделаю ещё глоточек.

   — Хорошо. Миф о Европе очень интересный.

   — Зевс перевёз девушку на Крит, где и овладел ею, одни говорят — в пещере на горе Дикте, другие — в кроне могучего дерева, однако в последнем случае бык уже превратился в орла. Как бы там ни было дело, Зевс одарил свою невесту роскошными, чудотворными подарками. Европа же родила Зевсу троих видных сыновей. Первый, Минос, стал царём Крита, второй, Радамант, — Кикладских островов; впоследствии оба были судьями в Аиде. Третьего сына звали Сарпедоном из Ликии.

   — Не прерывайся. Дальше, дальше!

   — У меня пересыхает во рту. Вот сделаю пару глотков и продолжу.

   — Расскажи теперь о братьях Европы.

   — Конечно же, я собирался рассказать о четырёх сыновьях, которых несчастный царь Агенор послал на поиски Европы.

   — Ну так давай рассказывай!

   — Прежде всего следует упомянуть, что ни одному из братьев не удалось найти сестру. Их водили за нос, и им всячески мешали, в том числе дельфийская пифия [137] , которая прекрасно знала, что в эту историю замешан Зевс, а потому нарочно обманула их с ответом. Тем не менее все братья стали знаменитостями.

   — Скажи не «все братья», а «все финикийские принцы».

   — Ты уже сам сказал это.

   — Не забудь на будущее. Их финикийское происхождение очень важно, хотя и не играет решающей роли, как в случае с Европой.

   — Отныне я буду всегда подчёркивать, что они финикияне, поскольку так оно и есть.

   — Отлично. А теперь продолжай.

   — Брат Феникс совершил путешествие через Ливию в Карфаген, а оттуда вернулся в Ливан, жители которого с тех пор стали в его честь называть себя финикиянами. Так гласит греческое предание.

   — А Килик?

   — Он осел в Малой Азии и дал своё имя киликийцам. Европы он тоже не нашёл.

   — Но и это ещё не конец!

   — Дай мне спокойно выпить.

   — Пей.

   — Третий сын, Тасос, отправился на Олимп и воздвиг там статую Мелькарту, которого греки называли «тирским Гераклом». Одновременно он колонизировал остров Тасос, получивший его имя. На острове находятся богатые золотые прииски. По утверждению Геродота [138] , в его время прииски ещё принадлежали финикиянам. А сведения Геродота всегда достоверны!

   — Вполне. Теперь ты уже дошёл до четвёртого.

   — Да, до принца Кадма. Он поплыл на Родос и построил там храм. Затем он отправился в Дельфы, где оракул, как уже было сказано, обманул его. А может, его обманули жрецы, которые толковали слова пифии. Кадм последовал лживому Совету и двинулся в Беотию. Прибыв к некоему месту, на котором впоследствии выросли Фивы, он и там затеял большое строительство. Случилось так, что в тех краях обитал ужасный дракон. Дракон умертвил спутников Кадма, но Кадм, в свою очередь, убил дракона. Затем он посадил драконовы зубы в землю. Оказалось, он посеял раздор, ибо из земли выросли свирепые воины, которые тут же начали уничтожать друг друга. Пятеро воинов всё же уцелело, из них Кадм создал себе новую свиту, которая помогла ему завершить постройку огромного города. Вот как случилось, что финикийский принц, отправившийся на поиски своей сестры Европы, основал один из самых прославленных эллинистических городов, Фивы, в которых впоследствии Геракл...

   — Всегда устремлявшийся на помощь полубог...

   — И Дионис...

   — Полный бог Дионис, этот певец жизни, божественный юноша, который приносит с собой зелёную ветвь и преображает людей: бой тимпанов омрачает разум, а фригийская флейта соблазняет на безумства. При всей силе его рогов тысячи женских рук заставляют быка опуститься на колени.

   — На этом миф о Европе и безмерных заслугах финикиян перед Грецией кончается.

   — Нет. Ты должен упомянуть ещё, по крайней мере, два имени.